Ант Скаландис - Точка сингулярности [= Миссия причастных]
— Господи, как это скучно и противно! — вздохнул Разгонов.
— Ну, так и не думай об этом. Живешь в Берлине. Денег — куры не клюют. Сиди, пиши и не дергайся. Сейчас время прекрасное для литературы. Правда, хороших книг никто не читает и в обозримом будущем читать не собирается. Но писать их надо именно сегодня. Я, например, пишу.
Год назад Разгонов не поверил, что Кречет действительно пишет, а сейчас поверил и сразу. Лешка был, безусловно, прав на все сто и информацией владел в полном объеме. Вот только остался в душе неприятный осадок от того, как он сказал «русские» в третьем лице. А кем же он себя считает? Украинцем? Гражданином Вселенной? Представителем высшей расы?
Разгонов же наоборот чем выше летал, чем дольше жил вне России, тем все сильнее чувствовал себя частью своей страны.
В марте девяносто девятого опять начались напряги. Бомбили Сербию, и Разгонов не выдержал во второй раз. Теперь уже Верба материлась в трубку и чуть ли не рвалась на фронт, вспоминая годы юности. Оставалось не совсем понятным, на чьей стороне она собирается воевать. Политически Татьяна могла быть с НАТО и только с НАТО, но чисто по-человечески стремилась защищать от натовских бомб ни в чем не повинных людей. В общем, от Вербы толку было мало, и Разгонов вдруг вспомнил совет Тополя полугодичной давности.
Он позвонил Стиву Чиньо.
— Приезжайте, Михаил, — любезно предложил тот, — это не телефонный разговор.
— Куда?
— Ко мне, в Неаполь.
— Хорошо, — согласился Разгонов.
Адрес он записывал чисто машинально и только уже в такси по дороге от аэропорта сообразил, куда его везут, — на виллу старика Базотти, где в восемьдесят втором году, в декабре, Сергей Малин знакомился с Дедушкой, а Машу Чистякову к этому моменту уже похоронили…
Такие виллы не занимают случайно, типа как Редькин квартиру в Лушином переулке. Впрочем, и с Редькиным все вышло далеко не случайно, только об этом почему-то не хотелось думать, это была лишняя информация, перегруз, он ехал сюда поговорить о судьбах мира, а о личной судьбе — как-нибудь в другой раз.
Стив принял его великолепно: камин, вино, легкие закуски, огромное пустое помещение — слуги, если и были, Разгонов их не увидел. И сидели они оба, наверно, в тех самых старинных креслах, в каких семнадцать лет назад общались кровавый гангстер Фернандо, вставший на праведный путь спасения цивилизации, и его несостоявшийся преемник — московский паренек Сережа Малин. В этом ощущалась настоящая мистическая жуть. Но Разгонов уже не столько ужасался, сколько наслаждался всеми этими многократными совпадениями. (С шизами жить — с ума сходить — такая получалась незамысловатая поговорочка).
— А можно я буду говорить по-итальянски?
— Можно, — разрешил Разгонов.
— Не поймете — спрашивайте, переведу, просто о самых важных вещах я привык рассказывать на родном.
Перевода не потребовалось. Самые важные вещи оказались и самыми простыми. Все было примитивно. Просто, как репа. Кажется, Майкл ещё давно-давно придумал, что весь мир — это компьютер, а на самом-то деле весь мир — это просто репа. Можно порезать её на кусочки. Можно съесть, можно поставить в печку и парить там. А можно просто оставить на грядке. Последнее лучше всего.
Стив Чиньо как раз и призывал к естественному ходу течения событий. В его концепции все травы, все злаки и плоды должны были произрастать без малейшего ущемления прав. Он напомнил Михаилу о Бомбейской конференции, о том кратком ликбезе, что преподал ещё в Гамбурге, о ментальном равновесии и перекрестном контроле. Здесь мысли его трогательно совпадали с идеями Кречета о политике как искусстве сдержек и противовесов, о вреде большевизма в любых его проявлениях. Все было банально до оскомины. Неужели и последние — дикие, трагические, невероятные события так запросто укладываются в эти проклятые схемы?
— Ну, конечно, укладываются, — снисходительно улыбнулся Чиньо. — Судите сами. Традиционный оплот тоталитаризма, великая — учтите, я не иронизирую — действительно великая Россия вдруг окончательно распоясалась, твердо встала на путь демократических реформ и рыночной экономики, курс рубля стабилизировался до безобразия, уровень жизни вырос необычайно, каждая мелкая шелупонь стала себя средним классом называть, автомобили менять чуть ли не каждый год и в отпуска ездить на зарубежные курорты. Еще чуть-чуть, и Россия влилась бы в мировое сообщество, уничтожив напрочь всякие воспоминания о коммунизме и превратив мусульманскую угрозу в смешную детскую страшилку. Ну, сами подумайте, что такое какой-нибудь жалкий Ирак вместе со всеми ливиями супротив НАТО с присоединенной к нему Россией и Украиной? Можно ли такую ситуацию называть равновесной. Ну, нет, конечно! Это как автомобиль с полностью разбалансированными колесами. Знаете, что получается, да? Колеса сначала ходят ходуном, а потом отваливаются. То есть в нашем с вами случае планета, на которой нет баланса сил, может просто сорваться с орбиты и улететь куда-нибудь в район Юпитера.
— Шутите?
— Нисколько. Это ж вы писатель. Вспомните, какая эйфория царила в Москве в начале лета девяносто восьмого! Ах, ну да! Вы же сидели в Берлине, и ничего этого не видели. Так поверьте мне: средний класс так увлеченно зарабатывал деньги и возрождал из грязи великую Россию, что когда мы сделали легкое, еле заметное вливание в эту ситуацию, они поначалу и кризиса не заметили. Заметили только семнадцатого августа, когда эффект от лекарства проступил внешними симптомами по всему телу…
— То есть вы хотите сказать, что все это — преднамеренные действия. Да ещё и на благо цивилизации?! — почти по-детски наивно удивился Разгонов.
— Вы удивительно понятливы, мой юный друг, хоть и прикидывались, что не знаете итальянского! — не удержался от иронии Чиньо.
— А как же Сербия? Войну на Балканах тоже вы спровоцировали?
— Не совсем так. И вообще, третья мировая война у них не получится, — уверенно сказал Чиньо, а потом зачем-то добавил, все испортив: — Я надеюсь.
— То есть как это: вы надеетесь?! — вскинулся Разгонов несколько по-женски заполошно.
Он вдруг понял, какой вопрос давно уже свербит у него на кончике языка:
— Вы от чьего имени вообще говорите? Я бы сказал, вещаете. Вы же всю планету контролируете. Правильно я понимаю? На кого ещё вам надеяться? Вы издеваетесь надо мною, что ли?
— Контролируем. К сожалению, — грустно покивал Стив Чиньо. — А надеемся на вас, дураков. Вы же не машины все-таки — живые люди. Вот и ведете себя всякий раз непредсказуемо.
— А вы, значит, машины! — с вызовом бросил Разгонов.
— Нет. Мы тоже люди, но другие. Совсем другие. Об этом как-нибудь расскажу вам, но не сегодня…
— Третья сила, значит, — пробормотал Разгонов.
— Кречета наслушались? Третья сила — это не более чем слова. А слова — всего лишь пустой звук в тишине.
— Постойте, а Кречет действительно с вами?
— Да, — сказал Чиньо серьезно, — у него и фамилия подходящая.
— Не понял. В каком смысле?
— Ну, вы там, в вашем ИКСе все — деревья, а мы все — птички: Фогель, то есть просто птица, Лебедь, то есть я, Кречет, Орел, Воробей, последних вам ещё предстоит узнать…
— Погодите, а Леша говорил мне, что и Базотти…
— Да и Базотти — тоже птица. Его же настоящая фамилия Бацотти, а это такая маленькая экваториальная птичка на языке какого-то племени в Африке, но звучит очень по-итальянски, согласитесь.
— Господи, — взмолился Разгонов. — Как это все уныло и мерзко! Добро и зло, единство и борьба противоположностей, монолог Воланда из «Мастера и Маргариты», или из «Фауста» какая-то банальщина вспоминается. Библия, наконец, в голову лезет… Неужели нельзя иначе? Ведь по сути-то выходит абсурд: если тебе слишком приятно, сделай сам себе больно, а то ещё от удовольствия обкакаешься. Нельзя, выходит, лопать слишком вкусную пищу, надо в неё обязательно дерьма подмешивать.
— Дерьма — не обязательно, — поправил Чиньо, — а горькой хины для здоровья — непременно, а то ведь вашу вкусную пищу вместе с вами и страшные болезнетворные бактерии жрут.
— Но вы-то своей хиной не бактерии убиваете. А людей! — взвился Разгонов.
— А какая разница? — спокойно спросил Стив. — Вот и видно сразу, что ваш ум отравлен христианской идеологией. Мы все живые — и бактерии, и люди. А убийство — грех, но грех — неотъемлемая часть жизни. Вечно убивать и вечно спасать, вечно умирать и вечно производить на свет. То и другое во грехе — в этом и состоит равновесие. А вы как-то иначе хотели, Михаил?
— Конечно! — воскликнул Разгонов с жаром.
— Вот уж действительно фантаст! Оставьте это для романов, умоляю! Не тащите вы в реальную действительность жутких монстров вашего сознания. В основе человеческой цивилизации лежит грех — отношения между мужчиной и женщиной. Секс был незыблем на протяжении всей истории. Вы хотите и здесь предложить что-то новое? Тоже, всплеснув руками, воскликнуть: «О, как скучно и неаппетитно опять все тот же пенис пихать все в ту же вагину!» Мой юный друг, люди с древнейших времен знали, что продолжение рода возможно и без секса, но жизнь социума без секса немыслима, и точно так же она не мыслима без убийств — хотите вы этого или нет.
